Неточные совпадения
Разговор этот происходил утром в праздничный день, а в полдень вывели Ионку на базар и, дабы сделать вид его более омерзительным, надели на него сарафан (так как в числе последователей Козырева учения
было много женщин), а на груди привесили дощечку с надписью: бабник и прелюбодей. В довершение всего квартальные приглашали торговых людей плевать на преступника, что и исполнялось. К вечеру Ионки не стало.
Все это
были, однако ж, одни faз́ons de parler, [
Разговоры (франц.).] и, в сущности, виконт готов
был стать на сторону какого угодно убеждения или догмата, если имел в виду, что за это ему перепадет лишний четвертак.
Еще отец, нарочно громко заговоривший с Вронским, не кончил своего
разговора, как она
была уже вполне готова смотреть на Вронского, говорить с ним, если нужно, точно так же, как она говорила с княгиней Марьей Борисовной, и, главное, так, чтобы всё до последней интонации и улыбки
было одобрено мужем, которого невидимое присутствие она как будто чувствовала над собой в эту минуту.
— Что? о вчерашнем
разговоре? — сказал Левин, блаженно щурясь и отдуваясь после оконченного обеда и решительно не в силах вспомнить, какой это
был вчерашний
разговор.
Левин не отвечал. Сказанное ими в
разговоре слово о том, что он действует справедливо только в отрицательном смысле, занимало его. «Неужели только отрицательно можно
быть справедливым?» спрашивал он себя.
— Я видел, что вы
были в нерешительности насчет меня, — добродушно улыбаясь сказал Левин, — но я поторопился начать умный
разговор, чтобы загладить свой полушубок.
Кити неприятен
был этот
разговор, и он волновал ее и самим содержанием, и тем тоном, которым он
был веден, и в особенности тем, что она знала уж, как это подействует на мужа.
Теперь он всею душой раскаивался, что начал этот
разговор со Степаном Аркадьичем. Его особенное чувство
было осквернено
разговором о конкурренции какого-то петербургского офицера, предположениями и советами Степана Аркадьича.
Анна
была хозяйкой только по ведению
разговора. И этот
разговор, весьма трудный для хозяйки дома при небольшом столе, при лицах, как управляющий и архитектор, лицах совершенно другого мира, старающихся не робеть пред непривычною роскошью и не могущих принимать долгого участия в общем
разговоре, этот трудный
разговор Анна вела со своим обычным тактом, естественностью и даже удовольствием, как замечала Дарья Александровна.
При взгляде на тендер и на рельсы, под влиянием
разговора с знакомым, с которым он не встречался после своего несчастия, ему вдруг вспомнилась она, то
есть то, что оставалось еще от нее, когда он, как сумасшедший, вбежал в казарму железнодорожной станции: на столе казармы бесстыдно растянутое посреди чужих окровавленное тело, еще полное недавней жизни; закинутая назад уцелевшая голова с своими тяжелыми косами и вьющимися волосами на висках, и на прелестном лице, с полуоткрытым румяным ртом, застывшее странное, жалкое в губках и ужасное в остановившихся незакрытых глазах, выражение, как бы словами выговаривавшее то страшное слово — о том, что он раскается, — которое она во время ссоры сказала ему.
Перебирая предметы
разговора такие, какие
были бы приятны Сергею Ивановичу и отвлекли бы его от
разговора о Сербской войне и Славянского вопроса, о котором он намекал упоминанием о занятиях в Москве, Левин заговорил о книге Сергея Ивановича.
— То
есть вы хотите сказать, что грех мешает ему? — сказала Лидия Ивановна. — Но это ложное мнение. Греха нет для верующих, грех уже искуплен. Pardon, — прибавила она, глядя на опять вошедшего с другой запиской лакея. Она прочла и на словах ответила: «завтра у Великой Княгини, скажите». — Для верующего нет греха, — продолжала она
разговор.
За чаем продолжался тот же приятный, полный содержания
разговор. Не только не
было ни одной минуты, чтобы надо
было отыскивать предмет для
разговора, но, напротив, чувствовалось, что не успеваешь сказать того, что хочешь, и охотно удерживаешься, слушая, что говорит другой. И всё, что ни говорили, не только она сама, но Воркуев, Степан Аркадьич, — всё получало, как казалось Левину, благодаря ее вниманию и замечаниям, особенное значение.
Ему хотелось плакать над своим умирающим любимым братом, и он должен
был слушать и поддерживать
разговор о том, как он
будет жить.
Со времени того
разговора после вечера у княгини Тверской он никогда не говорил с Анною о своих подозрениях и ревности, и тот его обычный тон представления кого-то
был как нельзя более удобен для его теперешних отношений к жене.
В затеянном
разговоре о правах женщин
были щекотливые при дамах вопросы о неравенстве прав в браке. Песцов во время обеда несколько раз налетал на эти вопросы, но Сергей Иванович и Степан Аркадьич осторожно отклоняли его.
Появление Левина в начале зимы, его частые посещения и явная любовь к Кити
были поводом к первым серьезным
разговорам между родителями Кити о ее будущности и к спорам между князем и княгинею.
Возвращаясь всё назад от памятных оскорбительных слов спора к тому, что
было их поводом, она добралась наконец до начала
разговора.
— Она дружна с Варей, и это единственные женщины петербургские, с которыми мне приятно видеться, — улыбаясь ответил Вронский. Он улыбался тому, что предвидел тему, на которую обратится
разговор, и это
было ему приятно.
И Левин, чтобы только отвлечь
разговор, изложил Дарье Александровне теорию молочного хозяйства, состоящую в том, что корова
есть только машина для переработки корма в молоко, и т. д.
Когда она вошла в спальню, Вронский внимательно посмотрел на нее. Он искал следов того
разговора, который, он знал, она, так долго оставаясь в комнате Долли, должна
была иметь с нею. Но в ее выражении, возбужденно-сдержанном и что-то скрывающем, он ничего не нашел, кроме хотя и привычной ему, но всё еще пленяющей его красоты, сознания ее и желания, чтоб она на него действовала. Он не хотел спросить ее о том, что они говорили, но надеялся, что она сама скажет что-нибудь. Но она сказала только...
Всё это она говорила весело, быстро и с особенным блеском в глазах; но Алексей Александрович теперь не приписывал этому тону ее никакого значения. Он слышал только ее слова и придавал им только тот прямой смысл, который они имели. И он отвечал ей просто, хотя и шутливо. Во всем
разговоре этом не
было ничего особенного, но никогда после без мучительной боли стыда Анна не могла вспомнить всей этой короткой сцены.
И
разговор стал самый интересный для Дарьи Александровны: как рожала? чем
был болен? где муж? часто ли бывает?
Вронский сейчас же догадался, что Голенищев
был один из таких, и потому вдвойне
был рад ему. Действительно, Голенищев держал себя с Карениной, когда
был введен к ней, так, как только Вронский мог желать этого. Он, очевидно, без малейшего усилия избегал всех
разговоров, которые могли бы повести к неловкости.
— Нет, Стива не
пьет…. Костя, подожди, что с тобой? — заговорила Кити,
поспевая за ним, но он безжалостно, не дожидаясь ее, ушел большими шагами в столовую и тотчас же вступил в общий оживленный
разговор, который поддерживали там Васенька Весловский и Степан Аркадьич.
И один из таких
разговоров, в котором Катавасов, очевидно, думал, что он одержал верх,
было первое, что вспомнил Левин, узнав его.
Но не одни эти дамы, почти все, бывшие в гостиной, даже княгиня Мягкая и сама Бетси, по нескольку раз взглядывали на удалившихся от общего кружка, как будто это мешало им. Только один Алексей Александрович ни разу не взглянул в ту сторону и не
был отвлечен от интереса начатого
разговора.
Лишившись собеседника, Левин продолжал
разговор с помещиком, стараясь доказать ему, что всё затруднение происходит оттого, что мы не хотим знать свойств, привычек нашего рабочего; но помещик
был, как и все люди, самобытно и уединенно думающие, туг к пониманию чужой мысли и особенно пристрастен к своей.
Левин сидел подле хозяйки у чайного стола и должен
был вести
разговор с нею и свояченицей, сидевшею против него.
Всё это
было прекрасно, но Вронский знал, что в этом грязном деле, в котором он хотя и принял участие только тем, что взял на словах ручательство зa Веневского, ему необходимо иметь эти 2500, чтоб их бросить мошеннику и не иметь с ним более никаких
разговоров.
— Вы говорите, — продолжала хозяйка начатый
разговор, — что мужа не может интересовать всё русское. Напротив, он весел бывает за границей, но никогда так, как здесь. Здесь он чувствует себя в своей сфере. Ему столько дела, и он имеет дар всем интересоваться. Ах, вы не
были в нашей школе?
Левин
был благодарен Облонскому за то, что тот со своим всегдашним тактом, заметив, что Левин боялся
разговора о Щербацких, ничего не говорил о них; но теперь Левину уже хотелось узнать то, что его так мучало, но он не смел заговорить.
Левин говорил теперь совсем уже не с тем ремесленным отношением к делу, с которым он разговаривал в это утро. Всякое слово в
разговоре с нею получало особенное значение. И говорить с ней
было приятно, еще приятнее
было слушать ее.
— Я пожалуюсь? Да ни за что в свете!
Разговоры такие пойдут, что и не рад жалобе! Вот на заводе — взяли задатки, ушли. Что ж мировой судья? Оправдал. Только и держится всё волостным судом да старшиной. Этот отпорет его по старинному. А не
будь этого — бросай всё! Беги на край света!
Во время кадрили ничего значительного не
было сказано, шел прерывистый
разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз
разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине, тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
Личное дело, занимавшее Левина во время
разговора его с братом,
было следующее: в прошлом году, приехав однажды на покос и рассердившись на приказчика, Левин употребил свое средство успокоения — взял у мужика косу и стал косить.
Облонский обедал дома;
разговор был общий, и жена говорила с ним, называя его «ты», чего прежде не
было. В отношениях мужа с женой оставалась та же отчужденность, но уже не
было речи о разлуке, и Степан Аркадьич видел возможность объяснения и примирения.
— Нет, благодарствуй, я больше не могу
пить, — сказал Левин, отодвигая свой бокал. — Я
буду пьян… Ну, ты как поживаешь? — продолжал он, видимо желая переменить
разговор.
Она, счастливая, довольная после
разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она не намерена
была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Нельзя
было ни о чем начать говорить, чтобы
разговор не свернулся на Алексея Александровича; никуда нельзя
было поехать, чтобы не встретить его.
Оставшись в отведенной комнате, лежа на пружинном тюфяке, подкидывавшем неожиданно при каждом движении его руки и ноги, Левин долго не спал. Ни один
разговор со Свияжским, хотя и много умного
было сказано им, не интересовал Левина; но доводы помещика требовали обсуждения. Левин невольно вспомнил все его слова и поправлял в своем воображении то, что он отвечал ему.
Левин хотел сказать брату о своем намерении жениться и спросить его совета, он даже твердо решился на это; но когда он увидел брата, послушал его
разговора с профессором, когда услыхал потом этот невольно покровительственный тон, с которым брат расспрашивал его о хозяйственных делах (материнское имение их
было неделеное, и Левин заведывал обеими частями), Левин почувствовал, что не может почему-то начать говорить с братом о своем решении жениться.
Кроме того, Левин знал, что он увидит у Свияжского помещиков соседей, и ему теперь особенно интересно
было поговорить, послушать о хозяйстве те самые
разговоры об урожае, найме рабочих и т. п., которые, Левин знал, принято считать чем-то очень низким, но которые теперь для Левина казались одними важными.
Разговор этот отчасти успокоил княгиню; но совершенно спокойною она не могла
быть.
Разговор был прерван этим замечанием, и надо
было придумывать опять новую тему.
Разговор между обедавшими, за исключением погруженных в мрачное молчание доктора, архитектора и управляющего, не умолкал, где скользя, где цепляясь и задевая кого-нибудь за живое. Один раз Дарья Александровна
была задета за живое и так разгорячилась, что даже покраснела, и потом уже вспомнила, не сказано ли ею чего-нибудь лишнего и неприятного. Свияжский заговорил о Левине, рассказывая его странные суждения о том, что машины только вредны в русском хозяйстве.
— Нет, папа… как же нет? А в воскресенье в церкви? — сказала Долли, прислушиваясь к
разговору. — Дай, пожалуйста, полотенце, — сказала она старику, с улыбкой смотревшему на детей. — Уж не может
быть, чтобы все…
Разговор начался мило, но именно потому, что он
был слишком уж мил, он опять остановился. Надо
было прибегнуть к верному, никогда не изменяющему средству — злословию.
Разговор был очень приятный. Осуждали Карениных, жену и мужа.
Слово талант, под которым они разумели прирожденную, почти физическую способность, независимую от ума и сердца, и которым они хотели назвать всё, что переживаемо
было художником, особенно часто встречалось в их
разговоре, так как оно им
было необходимо, для того чтобы называть то, о чем они не имели никакого понятия, но хотели говорить.